Но как же все-таки вычислить — кто же он такой — Федор Никитич Романов: джин, проходящий сквозь стены и замочную скважину, или предатель?
Смотрим энциклопедию:
«…с 1619 по 1633 фактич. правителем был… патриарх Филарет, официально носивший титул “великого государя”…» [108] (т. 5, с. 330).
Но и Ключевский все вышеизложенное вполне подтверждает.
Вот как он описывает сложившуюся перед выборами Царя обстановку:«Многие вельможи и даже не вельможи подкупали избирателей, засылали с подарками и обещаниями… При недостатке настоящих сил дело решалось предрассудком и интригой. В то время как собор разбивался на партии, не зная, кого выбрать, в него вдруг пошли одно за другим “писания”, петиции за Михаила от дворян, больших купцов, от городов северской земли и даже от казаков; последние и решили дело» [42] (с. 312).
Так ведь именно от тех самых казаков, которые и поддерживали Лжедмитрия! И, между прочим, от тех самых городов, северских, которые предались сначала одному самозванцу, а затем и такому же второму.
А вот кто их при вторжении Самозванца возглавлял:
«У них был полковник, которого звали Корела, он был большой колдун, и при помощи его искусства и волшебства Гришка достиг многого» [262] (с. 86).
Но именно они, чье начальство, о чем сообщают даже заграничные источники тех лет, возглавлялось, еще в самом начале своих «славных дел», каким-то сатанистом, и решили спор в пользу самой устраивающей их династии (ведь выбери Собор Пожарского — и не сносить им головы). Потому именно их голос и стал решающим в пользу:
«…Михаила Романова, отец которого Филарет был ставленник обоих самозванцев, получил сан митрополита от первого, и провозглашен патриархом в подмосковном лагере второго. Главная опора самозванства, казачество, естественно, хотело видеть на престоле или сына своего тушинского царя, или сына своего тушинского патриарха.
Впрочем, сын вора был поставлен на конкурс несерьезно, больше из казацкого приличия, и казаки не настаивали на этом кандидате, когда земский собор отверг его. Сам по себе и Михаил, 16-летний мальчик, ничем не выдававшийся, мог иметь мало видов на престол…» [42] (с. 313).Но и по своем взрастании этот мальчик какой-то своей якобы лишь ему и свойственной одаренностью вовсе не блистал. Вот что сообщает о нем голландец Масса несколько лет спустя:
«он вполне необразован и до такой степени, что мне неизвестно, может ли он даже читать письма» [308] (с. 235).
То есть дебилизм этого ставленника закулисы вполне читался еще на его лице.
Но силам, провозгласившим этого туповатенького мальчика единственным претендентом на правление огромнейшей в мире страной, было на такое наплевать. А потому:
«, и, однако» [42] (с. 313),
несмотря на вышеизложенное:
«…на нем сошлись такие враждебные друг другу силы, как дворянство и казачество» (там же).
Может, эти силы не были такими уж и враждебными из-за подчинения лишь одному началу: масонскому ордену «Василия Великого»?! Ведь и в 1917-м подопечные Лейбо Бронштейна под красным знаменем имели отношение все к той же организации, что его же подопечные, из которых состояло временное правительство, под знаменем петровского триколора (а затем белым знаменем).
А потому, заключает Ключевский:
«Это неожиданное согласие отразилось и на соборе» [42] (с. 313).
Но была спровоцирована и еще более действенная именно в нашей стране интрига, которая просто лишала и последнего козыря все же способную объявиться в одночасье какую-либо оппозицию Михаилу. Ведь хоть и воцарилась глубокая тишина, после более чем странного объединения самых крупных враждебных лагерей, но кандидатура Михаила пока еще висела на волоске. А потому, для вселения уверенности в правильность выбора:
«В самый разгар борьбы партий какой-то дворянин из Галича, откуда производили первого самозванца, подал на соборе письменное мнение, в котором заявлял, что ближе всех по родству к прежним царям стоит М.Ф. Романов, а потому его и надо выбрать в цари» [42] (с. 313).
И сказано это было очень вовремя. И очень похоже, что весь сценарий этого действа готовился заранее. И потому когда:
«Тайно разослали по городам верных людей выведать мнение народа…» [42] (с. 314), то выяснилось, что:
«Народ оказался уже достаточно подготовленным» [42] (с. 314).
То есть и здесь уже прошли некие глашатаи за Романовых и склонили всех к тому же решению. Потому:
«Посланные возвратились с донесением, что у всех людей, от мала до велика, та же мысль… Это секретно-полицейское дознание, соединенное, может быть, с агитацией, стало для собора своего рода избирательным плебисцитом…
…Так соборное избрание Михаила было подготовлено и поддержано на соборе и в народе целым рядом вспомогательных средств: предвыборной агитацией… давлением казацкой силы, негласным дознанием в народе, выкриком столичной толпы на Красной площади» [42] (с. 314).
Но кем же являются Романовы?
«Романовы — недавно обособившаяся ветвь старинного боярского рода Кошкиных. Давно, еще при вел. кн. Иване Даниловиче Калите, выехал в Москву из “Прусския земли”, как гласит родословная, знатный человек, которого в Москве прозвали Андреем Ивановичем Кобылой» [42] (с. 314).
То есть к Рюриковичам, законным престолонаследникам Земли Русской, Романовы не имеют вообще никакого отношения.
И вот по какой причине царедворец Филарет начал свой вертикальный взлет именно в священнических званиях. Кеслер А.Я.:
«Этот человек соперничал с Борисом Годуновым и пытался отравить его, за что и был Годуновым сослан в 1601 г., а затем пострижен в монахи. При этом он отнюдь не был русским патриотом, как Дмитрий Пожарский и Кузьма Минин или законный Патриарх Гермоген, умерщвленный голодной смертью в тюрьме в 1611 г.
Даже из официальной биографии, написанной при внуке Филарета Алексее Михайловиче, ясно, что прежде чем стать патриархом, Филарет был сразу по смерти Годунова в 1605 г. назначен митрополитом Ростовским. При этом назначил его не кто иной, как польский ставленник “Лжедмитрий I”, т.е., по той же романовской версии, его же, Федора Романова, бывший служащий Григорий Отрепьев» [40] (с. 85).
Вот, кстати говоря, что сообщает эта самая романовская версия в своем так называемом «новом летописце» о произведенных Лжедмитрием переменах в церковной иерархии страны:
«…расстрига начал думать, как бы избрать на престол патриарший такого же окаянного, как и он сам» [300] (гл. 109, с. 306).
И вот что ему в этой области удалось сделать. Ну, во-первых, он:
«…отступник Бога, нашел себе и патриарха, не имеющего священного сана, по имени Игнатия, и посадил его на преосвященном великом престоле вместо существующего православного патриарха Иова» [456] (с. 258).
Лжепатриарх же ответил Лжедмитрию услугой за услугу:
«…он же, Игнатий, его, еретика, венчал царским венцом в соборной церкви…» [300] (гл. 109, с. 306–307).
Правда, и низвержен был из выданного ему незаконно сана по причине беззаконного своего поставления в этот сан:
«Вскоре после смерти Лжедмитрия патриарх Игнатий за то, что, не крестив Марину Мнишек по православному обряду, допустил ее к таинству причащения и к таинству брака, низвергнут был собором иерархов от своего престола и, в качестве простого черноризца, отослан в Чудов монастырь [499] (с. 122)» [489].
А, что, уже во-вторых, на кафедру Ростовскую, вторую по значению в стране, возводится митрополитом простой чернец Филарет — бывший господин пришедшего к власти своего слуги.
Все логично. Иначе с чего бы ему совместно с возвышением какого-то безвестного грека, явного от Русской Веры отступника, выставлять в церковные верха и иного такого же басурмана — в прошлом совершенно светского человека, в церковных вопросах, что подтверждают практически все источники, не понимающего вообще ничего.
Все вышеизложенное подтверждает и Ключевский:
«…Юрий Отрепьев, в иночестве Григорий… служил холопом у бояр Романовых и у князя Черкасского, потом принял монашество, за книжность… взят был к патриарху в книгописцы…» [42] (с. 296).
То есть и он это странное возвышение, наряду с избранием Самозванцем себе очень удобного патриарха, также объясняет причастностью Федора-Филарета к подготовке Самозванца.
С. Либрович:
«В числе слуг, или, как тогда называли, холопов, бояр Романовых жил около 1600 года Юрий Отрепьев, сын стрелецкого сотника из города Галича Богдана Отрепьева.
Жил он на службе сначала у Романовых, затем у их священника князя Бориса Черкасского, еще с детства. Мальчик был некрасивый лицом, но очень смелый, сильный, умный и дерзкий и резко выделялся среди окружавших его.
Почему-то мальчик стал расспрашивать у всех подробности, касавшиеся загадочной смерти царевича Димитрия в Угличе. Об этом донесли Борису Годунову, который постоянно подозревал, что враги умышляют что-то против него…» [160] (с. 192–193).
И очень не зря подозревал. О том подтверждает лишь еще справедливость пострижения в монахи Филарета Романова. Но такая мера, как показала история, оказалась не достаточной: надо было, как и полагалось церковным уставом, предать его анафеме. Вот уже после этого никаких козней от Романовых, проклятых Русской Церковью, можно было бы не ждать. Но, повторимся, Борис Годунов был слишком мягким человеком. За то поплатился и сам, и возглавляемая им страна.
А вот куда, кстати, как сообщает очевидец тех событий, англичанин Джером Горсей, подевался, после очередного неудачного покушения на Бориса Годунова, один из братьев Федора Романова:
«Его младший брат, Александр Микитович (Alexander Mekitawich), не менее сильный духом, чем он, не мог долее скрывать свой гнев: воспользовавшись случаем, он ранил князя-правителя, но не опасно, как задумывал, и бежал в Польшу, где вместе с Богданом Вольским, главным любимцем прежнего царя и сказочно богатым человеком, и с другими недовольными лицами как там [в Польше], так и дома задумывал заговор с целью не просто свергнуть Бориса Федоровича и всю его семью, но разрушить и погубить все государство» [430] (с. 109).
Причем, что и естественно, из официальной истории Романовыми этот факт покушения да и само непосредственное участие Александра, младшего брата Федора, в неудачном покушении на Бориса Годунова, где он сам выполнял роль убийцы неудачника, цензурой вымаран. А сам этот несостоявшийся цареубийца куда-то якобы по ложному-де доносу упрятан и в безвестности якобы и умер. Так Романовым удобней сокрыть действительно в ту пору произошедшее покушение на Царскую власть в России.
Потому этот факт можно почерпнуть исключительно из рассказов очевидцев иностранцев. О чем, весьма любезно, и сообщает здесь же переводчик:
«О покушении его на Бориса Годунова упоминают только иностранцы (см., напр.: [526] (с. 93, прим. 32)» [430] (прим. 195 к с. 109).
Причем, сам Горсей очень симпатизирует Михаилу Романову, вступившему на престол, судя по всему, при окончании им своей книги, говоря о нем так:
«Пошли ему бог продолжительное и безопасное царствие, счастье, мир и лучшие деяния, чем те, которыми известны его предшественники…» [430] (с. 140).
Так кому же нам верить: романовской пропаганде про безвинно засаженных в темницы братьев Романовых или очевидцам тех событий иностранцам, которым по большому счету, глубоко наплевать — поверит кто их показаниям или нет. Чему были свидетелями, о том и пишут. Причем, конкретно Горсей, Михаилу Романову очень симпатизирует. Потому-то и желает, чтобы Бог послал ему все же куда как более лучшие деяния, чем те, в которых запятнали себя его родственники цареубийцы.
Причем, и на самого Горсея все теми же заговорщиками, дабы перед возможным вооруженным конфликтом в 1590 г. между Польшей и Россией выбить у России такого могущественного союзника, как Англия, был устроен ряд покушений.
«Вода, в которой варилось мясо для меня, была отравлена, также были отравлены и мое питье, кушанья и припасы; моя прачка была подкуплена отравить меня, она призналась в этом, сама рассказала кем, когда и как, хотя у меня уже были точные сведения. Мой повар и дворецкий — оба умерли от яда. У меня был слуга, сын господина из Данцига Агаций Даскер, у него открылось двадцать нарывов и болячек на теле, и он едва не умер. Опасаясь оставить меня в Москве… Борис прислал шепнуть мне, чтобы я ничего не боялся» [430] (с. 130).
Так что отравители в ту пору не просто покушались на жизни людей, мешающих им проводить антирусскую политику, но производили попытки их отравлений, частенько убивая при этом их слуг. Вот и здесь у сэра Горсея, посланника Английской королевы, погибли от яда вкусившие приготавливаемой для своего господина еды: повар и дворецкий. А еще один человек, слуга, судя по нарывам на теле, забрался в приготовленную для посла постель — на Западе принято согревать постель господина своим телом перед тем, как тот отправится спать. Такого странного обычая, существующего лишь за нашими границами, судя по всему, московские заговорщики просто не знали, а потому и здесь потерпели фиаско.
Так что вовсе не ветряных мельниц боялся Борис Годунов, пытавшийся хоть как-то успокоить английского посланника. Потому пытаться не верить свидетельствам Горсея крайне неразумно. Он в данном своем повествовании, написанном в далекой от этих отравителей Англии, вскрывает самое обо всех этих историях загадочное: змеиное логово масонов, уводящее в Польшу вслед за бежавшим туда Каракозовым XVII века — Александром Романовым — прообразом другого Александра — Ульянова.
Причем, одной этой своей фразой о родном брате родоначальника династии Романовых, обагрившего свои руки царской кровью, Джером Горсей вскрывает существование закулисных сил, которые мы хоть и ощущаем явственно при всем нашем расследовании, но за руку схватить все никак не можем. А здесь все прекрасно всплывает на поверхность: неудачное покушение раскрыто, участники заговора удирают заграницу и оттуда ведут подкоп даже не просто под конкретного правителя, но под государство, столь им почему-то, словно семейству Ульяновых-Бланков — таких же цареубийц, ненавистное.
Но брату благополучно улизнувшего за кордон Александра Никитича, Федору Никитичу, везет несколько менее. При очередной попытке убийства Годунова, на этот раз отравления, его хватают и упекают (Борис Годунов обещался никого не казнить 15 лет) в монастырь. А Юрий Отрепьев, не в пример схваченному с поличным своему господину:
«…бежал, постригся в монахи под именем Григория и, переходя из монастыря в монастырь, попал в Чудов монастырь в Москве, а затем на патриарший двор в дьяки, для письменных работ…» [160] (с. 193).
И вот какими просто железными аргументами подтверждается данная версия. В архивах имеется документ, написанный Лжедмитрием I патриарху Иову (лл. 315–315 об). Он обличает причастие к его написанию бывшего слуги Федора-Филарета Романова — Григория Отрепьева:
«Выспренный стиль послания, насыщенность его церковнославянизмами, изощренность в изобличении слабых сторон Иова, указывающие как бы на личное знакомство самозванца с патриархом, могут служить подтверждением того взгляда, что под личиной “царя Димитрия” скрывался именно Григорий Отрепьев, в прошлом приближенный к Иову черный диакон, составлявший по его поручению каноны и имевший возможность наблюдать патриарха в повседневной жизни» [301] (с. 136).
Конечно же, вторым вариантом к вышеизложенному может быть и еще куда как более похожая на правду версия. Отрепьев мог, и не являясь Лжедмитрием, находиться рядом с ним при составлении этого документа. Что, кстати говоря, более походит на случившееся. Ведь никто в самозванце конкретно именно Гришку, всей Москве знакомого, так и не опознал. Причем, описание видевшими его в Польше людьми сильно не стыкуется с описанием его уже в звании царя Московского. Вот что по этому поводу заявляет итальянец Александр Чилли, два десятилетия проведший при польском дворе:
«Димитрию, как сказано выше, было около 25 лет; имея средний, почти малый рост, он был хорошо сложен, имел бороду и волосы рыжие, глаза голубые, лицо круглое и нисколько не привлекательное, взгляд суровый и мрачный; был задумчив и неповоротлив так, что в его движениях обнаруживалась тотчас вся его неловкость. Хотя многие рассказывали мне противное этому и будто в разных обстоятельствах Димитрий показал себя мужественным и решительным; но я не мог тому верить и всегда считал его таким, каким здесь изобразил» [451] (с. 406).
Вот, между прочим, как наиболее точно всему произошедшему трактует эту историю Мартин Бер. Гришка Отрепьев, с его слов:
«…оставил Россию, достиг берегов Борисфена, нашел в Белоруссии какого-то благородного юношу (то был побочный сын Стефана Батория, как открыли мне, по доверенности, польские вельможи) и дал ему нужные наставления…» [366] (гл. 3, с. 31).
То есть заговор осуществлял служащий Федора Романова. Причем, этот выбор побочного сына Батория (или избежавшего каким-то образом смерти Дмитрия), как пишет Бер, якобы случайный, скорее всего, был вовсе не случаен. Но заготовлен задолго до начала всего нам теперь столь известного действа с самозванничеством.
О самозванстве Лжедмитрия I, между прочим, говорит и то, что вовсе не сразу мать убитого Дмитрия признала его за своего сына. Ведь прошел чуть ли ни месяц между въездом Лжедмитрия I в столицу и его мнимым признанием вдовой Ивана IV за настоящего сына:
«30 июня 1605 года он вступил на трон… после того, Димитрий послал несколько знатных бояр за своею матерью, жившею в одном монастыре, в 36 милях от столицы. 28 июля 1605 года она приехала в Москву» [427] (с. 175).
Эти длительные уговоры как раз и подтверждают самозванничество авантюриста. Ведь неужели же мать, так долго ожидающая возвращения своего сына, не прилетела бы, словно на крыльях, чтобы хоть краешком глаза взглянуть на свое утерянное было навсегда венценосное чадо?
А здесь чуть ли ни месяц прошел между вступлением Самозванца на престол и его свиданием с мнимой своей матерью.
Но как бы там ни было в действительности, само уже бегство Отрепьева заграницу является фактом непреложным. Причем, для нас самым главным во всей с ним истории является даже не попытка выяснения, кто есть кто в истории с самозванцами. Потому как это-то, в конечном итоге, не так уж и важно — кем конкретно являлся самозванец. Пусть даже самим настоящим царевичем Дмитрием, каким-то образом объявленным убитым, но на самом деле пусть и оставшимся в живых. Нас во всей этой истории интересует именно причастность патриарха будущего царского рода в организации самого этого самозваннического движения, приведшего, в конечном итоге, ко вполне закономерно подготавливаемому. К воцарению на троне его сына. Потому и все затем последовавшее уже особых вопросов и не вызывает. И когда этот засланный к самому патриарху шпион масонских спецслужб в очередной раз засвечивается в излишней своей по вопросу убиения царевича Дмитрия очень не естественной любопытности, ему приходится Россию покидать. В 1602 году он, как трактует о том романовская версия на произошедшее, направляется:
«…вместе с неким иноком Варлаамом в Киев, в Печерский монастырь…» [160] (с. 193).
Затем он:
«…направился в Запорожскую Сечь… потом перешел в Острог к князю Константину Острожскому, затем поступил в школу в Гощее… и, наконец, поступил на службу к князю Адаму Вишневецкому, которому, притворившись больным, впервые и объявил о своем якобы царском происхождении…
В таком виде передавался рассказ о происхождении Димитрия Самозванца после его смерти правительством царя Василия Шуйского, которое опиралось при этом на показание, или “извет”, упомянутого инока Варлаама» [160] (с. 193–194).
И все это происходило при живом свидетеле данного повествования — Филарете Романове, которого самозванец возвел из простых монахов в митрополиты на Ростовскую кафедру. Что лишь одно подтверждает явный сговор самозванца со своим бывшим хозяином.
Однако ж и про этот сговор имеется своя версия:
«В доме Романовых в числе многих других детей бедных бояр жил мальчик-сирота, ровесник царевича Димитрия. Его и решили Романовы выдать за спасшегося будто бы царевича Димитрия и стали внушать мальчику, что он не кто иной, как Димитрий, сын царя Иоанна Грозного…
Слухи о кознях Романовых дошли до Годунова. Над Романовыми было снаряжено следствие, и их подвергли опале, сослав в заточение.
Тем временем… мальчик, живущий у Романовых, скрылся в Чудовом монастыре, где его на 14-м году жизни постригли в монахи под именем Григория.
Сторонники Романовых решили, что наступило время выдвинуть мнимого царевича, и отправили его на границу московского государства и Польши, сговорившись сначала с некоторыми польскими вельможами, что они помогут названному Димитрию сесть на московский престол.
И вот “выкормыш” Романовых объявляет, что он не кто иной, как царевич московский Димитрий Иоаннович.
Одни ему поверили, другие делали вид, что поверили. Спустя некоторое время на Руси пошли упорные слухи, что царевич Димитрий на самом деле жив, что он вскоре объявит себя народу и сядет на прародительский престол. Народ жадно набрасывался на все эти слухи и с нетерпением ждал того, кто называл себя Димитрием.
Прошло еще некоторое время — и названный Димитрий во главе войска подошел к Москве, где знатнейшие бояре, Шуйские, Бельские, Масальские, признали в нем истинного царя и помогли ему венчаться на царство» [160] (с. 196–198).
То есть в масонском заговоре хоть и являлся центральной фигурой Филарет Романов, но участие принимали вообще все самые знатные боярские фамилии. А полученная Филаретом от самозванца Ростовская кафедра полностью подтверждает выше цитируемую версию о происхождении самозванца.
А вот как эта версия о Самозванце трактуется свидетелем тех событий — французским капитаном на русской службе Жаком Маржеретом:
«Вполне вероятно, что мать и другие из оставшейся тогда знати, как Романовичи, Нагие и другие… пытались всеми средствами избавить ребенка от опасности, в которой он находился. А я знаю и считаю, что, убедившись в том, что нет никакого другого средства, как подменить его и подставить другого на его место, а его воспитать тайно… они это и проделали, и столь хорошо, что никто, кроме принадлежавших к их партии, ничего не узнал. Он был воспитан тайно, и, как я считаю, после смерти императора Федора, его брата, когда сказанный Борис Федорович был избран императором, он был отправлен в Польшу, в монашеской одежде, чтобы его провели за пределы России со сказанным вышеупомянутым расстригой [Гришкой Отрепьевым]. Как считают, прибыв туда, он стал служить одному польскому вельможе по имени Вишневецкий, зятю сандомирского воеводы; затем перешел на службу к сказанному воеводе и открылся ему. Тот послал его к польскому двору, где он получил небольшое вспомоществование; вышесказанное послужит для ответа и разъяснит, что в Угличе был умерщвлен не он, а подмененный» [265] (с. 209–210).
Той же версии придерживаются и поляки. В том числе и известный историк Валишевский.
Но на самом деле вся эта история, как с убиением, так и с чудесным же спасением, похоже, просто является плодом пропаганды враждующих в те времена группировок:
«В первых грамотах Шуйского после переворота 17 мая о Димитрии Угличском писалось лишь, что он умер в Угличе, где и погребен (СГГД, ч. II, № 142, стр. 300). Но уже в грамоте царицы Марфы от 21 мая 1606 г. утверждается, что “царевич Димитрий Иванович убит на Угличе передо мною и перед братьею моею, от Бориса Годунова, ныне лежит на Угличе” (СГГД, ч. II, № 1 стр. 307). В связи с объявлением в агитационных целях Димитрия Угличского святым версия о “злодейском убийстве” и “мучениях” Димитрия оказалась очень кстати. В грамотах Шуйского официально утверждалось, что убит Димитрий по проискам Годунова (СГГД, ч. II, № 147, стр. 311). Эта официальная точка зрения, освещенная церковным авторитетом, — дело касалось святого, — повторялась в различных историко-литературных произведениях XVII в., в том числе и в официальной редакции “Нового летописца” 1630 г. (ПСРЛ, т. XIV), а также в официальных актах царей из династии Романовых, в том числе в избирательной грамоте царя Михаила Федоровича (СГГД, ч. I, № 203, стр. 605)» [266] (прим. к гл. I п. 6).
Так что в самом еще начале всей этой истории с убийством о преднамеренности смерти Дмитрия никакого, между прочим, не царевича, но лишь брата царя, и речи не шло. Да, умер брат правящего монарха. Ну, так и что с того? Царь молод и у него, что и естественно, будут еще дети. Да и то, что умер мальчик девяти лет от роду — тоже ничего особо удивительного нет. И в те времена никакой диковинкой смерть в юношеском возрасте не была. Потому и прошла никем не замеченной.
Утверждение же о его насильственной кончине появляется лишь в тот момент, когда восшедшей на престол новой династии требуется обвинить в цареубийстве династию свергнутую. То есть вообще вся эта история, от начала и до конца, похоже, лишь плод пропаганды, на которой и взрастает авторитет заранее заготовленного для данной роли претендента на Русский престол.
Но нам, повторимся, важно даже не то, являлся ли Самозванец настоящим Дмитрием. Ведь это не столь уж и важно. И в нашей истории о масонстве Романовых значения не имеет никакого. Но интересует нас: какие же все-таки силы возвели Самозванца на Русский трон. И, главное, для каких целей.
А для ответа на этот уже вопрос не лишено смысла рассмотреть и иную версию на происхождение Самозванца. Все дело в том, что версия о Гришке Отрепьеве, изобретенная в момент захвата власти в России семибоярщиной для оправдания своего заговора против Бориса Годунова и его семейства, не походит на правду сразу по двум очень серьезным пунктам.
Ну, во-первых, это явное всеми подмеченное нерусское происхождение Самозванца (сильный польский акцент и слабое знание всех тонкостей образа поведения православного человека).
Вот как описывает духовную пропасть между русскими и иностранцами очевидец тех событий немец Конрад Буссов:
«Они считают одну только свою страну Христианской, а остальные страны под солнцем считают языческими, где, по их мнению, люди не крещены, Бога не имеют, не умеют как следует ни молиться, ни служить Богу…» [266] (с. 134).
Потому Самозванец, не имея возможности даже осмыслить значение этой пропасти, столь рискованно спешит исполнить все то, что затем, лишь столетие спустя, да и то лишь после усиленной работы масонов по расшатыванию веры русских, причем, лишь частично, осуществит его наследник по самозванству — Петр I.
И вот что приводили в вину вору москвичи:
«окаянный замыслил… наводнить Московское государство погаными иноверцами — литовцами, евреями и поляками и иными скверными…» [325] (с. 55).
То есть даже само присутствие в свите Лжедмитрия иноверцев являлось делом достаточно опасным. Чего до самой своей смерти так и не осознал этот неудачник и авантюрист, как получается, иностранец.
Вторым же пунктом, говорящим о явной ложности официальной на счет появления Лжедмитрия I версии, является то, что никто из хорошо знавших Отрепьева в Москве людей не опознал в Самозванце беглого монаха Гришку. Причем даже возраста эти два человека были слишком не одинакового (десяток лет разницы).
Но имелся и третий пункт, указывающий на то, что Лжедмитрий был не русским. Ведь в действительности он не был православным. Он более чем явно, чего даже не смог скрывать, был католиком. После своей женитьбы на Марине Мнишек:
«по римскому обычаю начал соблюдать субботний пост, как обещал римскому папе, а в среду и пятницу стал есть говядину…» [325] (с. 54).
«…оскверняет храмы… дозволив входить в них некрещеным ляхам, да еще с собаками; изгоняет пастырей церковных из домов их, которые отдает латышам; а сам женится на поганой польке» [366] (гл. 5, с. 57).
Вот еще поправка на отличное от москвичей поведение Самозванца. Поляк Стадницкий сообщает, что Лжедмитрий:
«…не бил перед образами обычных московских поклонов и водил с собой в церковь собак...» [455] (с. 236).
То есть даже не то что другим не воспрещал Самозванец, но и сам водил собак в русские храмы! Неужели же он не знал, как должно было отреагировать русское общество к такому пренебрежению их верой?
Только в единственном случае, если он плохо себе понимал характер людей страны, в которой воцарился.
Библиографию см.:СЛОВО. Серия3. Кн. 3. «Древлеправославие» от Филарета http://www.proza.ru/2017/05/10/1688
Свежие комментарии