Конечно же, познание чего-либо всегда приходит исключительно методом проб и ошибок. Екатерина II всегда считала масонство организацией вовсе не серьезной. Ведь в ложах, как ни спроси кого, никто ничего не делает, но лишь едят да пьют. Но когда захватившие власть во Франции масоны оттяпали голову своему же королю масону, тогда она, вдруг, наконец, поняла, чем может грозить эта вроде бы какая-то на первый взгляд чисто пацифистская организация.
Вот и Иван Грозный, когда его доверенные вельможи начали сдавать своего Царя и его страну планомерно и последовательно, тоже, наконец, всю сложившуюся вокруг него ситуацию начал видеть с уже иного, нежели ранее, ракурса. А потому он разгоняет эту навязанную ему когда-то в юношестве организацию якобы помощников, «избранную раду», очень напоминающую масонскую ложу тех времен, а вместе с ней и Сильвестра — лидера «нестяжателей» того времени.
И вновь торжествует «стяжательство» Иосифа Волоцкого. И вновь Максим Грек, вместе со своими книжными мудрованиями, попадает в опалу:
«после смерти Максима Грека (1556 г.) у Троицы “в дому Сергия чудотворца мало любили Максима Грека книг” и не давали их для чтения братии» [135] (т. 2, с. 563).
То есть считали его самого и его сочинения еретическими. И вот лишь когда в нашу историю вновь проникают идеи «нестяжательства». То есть идеи Схарии, Федора Курицына, Вассиана Патрикеева и албанца Михаила Триволиса:
«И только инок Дионисий, назначенный Троицким архимандритом в 1610 году, пустил эту книгу в обращение вместе с избранными текстами греческих отцов церкви» [9] (с. 186).
То есть реабилитируются «нестяжательские» каноны «преподобного» Максима Грека лишь в самый разгар Смуты на Руси.
И вот когда начинается знаменитая «правка» книг, приписанная почему-то почти полувеком позднее вступившему на Патриаршество Никону:
«Когда после Смуты был восстановлен Печатный двор, то прежде всего решили исправлять книги. И вот в 1616 г. это дело было поручено Дионисию…» [136] (с. 304–305).
Но уже через несколько лет после начала внедрения идей опального албанца Триволиса, Дионисий в 1618–1619 гг. претерпел:
«…арест и тюремное заключение… он был обвинен в злоумышленном искажении богослужебных книг…» [137] (с. 78).
А вот как манипуляции с нашими богослужебными книгами были продолжены далее. Здесь вновь чувствуется какая-то маниакальная любовь ко всему иностранному. Вероятно, советники у Филарета были ничуть не патриотичнее «избранной рады» Ивана Грозного:
«Вот что сообщает об этом Каптерев: “Филарет Никитич сделал несколько церковных исправлений, в видах согласования русских чинов с греческими; он попытался было устроить на своем патриаршем дворе греческую школу, заставлял делать переводы с греческих книг на русский”, окружил себя греческими иерархами и покровительствовал им [138] (с. 36–37). И это после того, напомним, как в 1480 г. в архиерейскую присягу было включено клятвенное обещание не принимать греков ни на митрополию, ни на епископию, как находящихся под властью неверного царя» [139] (с. 288).
Но и наследующий ему патриарх занимался все тем же. Потому подтверждается, что:
«…уже до Никона (при патриархах Филарете и Иосифе) делались попытки исправления церковных книг и обрядов» [140] (с. 66).
Вот как это действо, растянувшееся на десятилетия, в ту пору происходило:
«Так как два наиболее важных сотрудника Печатного Двора — священник Иван Наседка и монах Арсений Глухой — были так же, как и Неронов, учениками и друзьями в то время уже покойного архимандрита Дионисия, то можно предполагать, что их работа была проявлением тех же настроений, которые охватывали самого Неронова. Вполне вероятно, что действия справщиков и администраторов Печатного Двора и их провинциальных друзей… были согласованы и организационно» [137] (с. 96).
Но кто мог производить это удивительное согласование? Кто мог возглавлять эту занимающуюся уродованием православных канонов организацию?
Над Нероновым стояли лишь сменяющие друг друга цари и патриархи. То есть центром «жидовствующих» времени первых Романовых являлся именно он — больше некому:
«Сотрудниками и помощниками Наседки в 1640-х годах были протопоп Михаил Рогов, Шестак Мартемьянов, Захарий Афанасьев и инок Савватий… Таким образом, сотрудникам реформ… церкви уже с 1630-х и особенно с 1640-х годов удалось проникнуть в самое стратегически ответственное место, из которого они смогли продолжить дело Неронова…» [137] (с. 96–97).
А делом этим являлась подготовка страны к Реформации. Которая без подмены наших духовных ценностей западными была просто немыслима. И вот чем отмечены труды соработников Неронова:
«Издание “Номоканона” Захария Копыстенского, грамматика Миллетия Смотрицкого и ряда других книг, как, например, “Книга о вере” и “Кириллова книга”, показывало, что московские реформаторы не боялись пользоваться работами… таких писателей, как Милетий Смотрицкий, который незадолго до издания его книги в Москве перешел в католичество и боролся против Православия в русских областях Польши» [137] (с. 98).
А вот кем была написана «Книга о вере», увидевшая свет в 1648 году:
«Она была составлена в Москве справщиком отцом Михаилом Роговым, главным образом на основании работ также западнорусского писателя Нафанаила, игумена Киевского Михайловского монастыря» [137] (с. 101).
Бывали с «переводчиками» и «справщиками» и промашки. Как-то всесильный Ртищев с помощью самого богатого в стране человека, боярина Бориса Морозова, пытался притащить в Москву некоего «архимандрита Бенедикта», якобы доктора богословия из Константинополя. Но после того как определилось, что личность выписываемого «справщика» вовсе не соответствует приписанному им себе как имени, так и званию:
«…этот греческий авантюрист, кандидат в профессора, был немедленно выслан» [137] (с. 139).
Вот еще всплывший случай подобной попытки внедрения западного агента, говорящий об отнюдь нееденичности описываемых прецедентов с навязывающимися «справщиками». Грек Арсений, привезенный патриархом Паисием, что выяснится лишь впоследствии из его письма:
«…хотя и был греческого происхождения, но учился в Италии…» (там же).
Мало того, вот какая богатая на измены биография оказалась у этого засланного к нам «казачка». Из Православия:
«…грек Арсений сначала перешел в католичество, потом в ислам, позже снова стал православным, а затем снова перешел в католичество» [137] (с. 140).
Таким образом, выяснилось, что:
«…в Италии он был католиком, в Турции — мусульманином, в Польше — униатом… три раза возвращался в Православие. Как авантюрист и еретик, Арсений был немедленно выслан…» (там же).
Немало было и не высланных врагов, но прекрасно поработавших на ниве «исправления» книг. А времени у них было для этого более чем достаточно — с начала еще первых правок — половина столетия.
Так что ко временам так называемой «реформации» все давно было реформировано. А потому случившийся впоследствии раскол своим существом обязан исключительно им, так как его породили, как считает официальная историческая наука:
«…нелепые ошибки и опечатки в Филаретовом служебнике» [141] (с. 604).
Однако же, если трезво взглянуть на происходящее в те времена засилие Нероновщины и иже с ним продолжателями дел «жидовствующих» (того же Треволиса), совершенно невозможно не заметить, что все эти ошибки были вовсе не нелепыми или нечаянными, но исключительно умышленными. А точнее даже — злоумышленными. И если учесть что политика перекройки наших древних книг проводилась ими на протяжении половины столетия (!), то нетрудно себе представить масштабы этого темными силами злоумышления.
«По повелению Филарета был исправлен и напечатан несколько раз “Потребник” и “Служебник” и, кроме того, “Минеи”, “Октоих”, “Шестоднев”, “Псалтырь”, “Апостол”, “Часослов”, “Триодь” цветная и постная и “Евангелие” напрестольное и учительное» [141] (с. 466).
И это все притом, что сам Филарет, как сообщает Костомаров:
«…не имел той ученой подготовки, которая необходима была для такого дела» [141] (с. 466).
Но ведь были в его окружении люди, которые эту подготовку имели: по пять раз скакали из веры в веру, что позволяло им учиться и сразу и всему: и в католической Франции, и в протестантской Голландии, и в исламистской Турции. А если точнее — в шпионской школе масонов в Крыму.
«Преемник Филарета, патриарх Иосиф, также занимался перепечатыванием богослужебных книг и также приказывал собирать из городов пергаментные списки, сличать их и издавать по исправлении, но сам лично не занимался этим» [141] (с. 466).
И здесь все списывается на безликих «переписчиков» и «переводчиков»:
«…сам Иосиф, человек неученый, вовсе не прикасался к этому делу и во всем положился на них» [141] (с. 467).
Так что Нероновы-Аввакумы сначала сочинили для себя это самое «старообрядство», выписав его себе из греческих и латинских учений, а затем как сами уверовали в него, так и всех иных попытались в эти верования совратить.
Но русский народ не обманешь: боярыня Морозова (свояченица Царя — одна из богатейших людей того времени — обладательница капиталов могущественных при дворе братьев Морозовых) со своим католическим двуперстием так и осталась в одиночестве. И никакие толпы, что было запланировано «нестяжателями» уже этого века, за раскольниками не пошли. Хоть попытки взбаламутить русское население России производились очень усиленно и целенаправленно.
Но и веком ранее «деяний» Неронова и К; обнаруживается вся та же картина попытки захвата власти над умами паствы со стороны таких же западообразно мыслящих «нестяжателей»: к знаменитому Стоглавому собору вновь вырисовываются обнаружения зачатков носителей все той же ереси. Матвей Башкин, боярин, сознается на следствии, что свое злое учение:
«принял от Литвы: Матюшки Аптекаря да Андрюшки Хотеева — латынников» (ПСРЛ. Т. XIII. Первая половина, с. 232–233).
«Приехавшие (скорее всего, засланные) из Литвы фармацевты способствовали оживлению “ереси жидовствующих” на новом этапе исторического развития Русского государства. Религиозно-политическая мораль Матюшки и Андрюшки во многом сходна с миссией Схарии, известного по событиям конца XV века. Разница лишь в том, что последний породил “ересь жидовствующих” на Руси, тогда как первые возродили ее. Но цель у них была одна: сокрушить Православную веру и Церковь, разрушить союз Церкви и государства — фундамент возводимого здания Святой Руси» [9] (с. 199).
Здесь необходимо произвести и параллель, связующую еретиков времен Ивана III и Ивана IV:
«…историческую функцию передаточного звена между Федором Курицыным и Матвеем Башкиным выполнял Вассиан Патрикеев с примыкавшим к нему Максимом Греком» [9] (с. 202).
Причем, как и при вспышках этой ереси половиной столетия ранее, так и теперь, цель и средства ее достижения у заговорщиков совершенно не изменились. Ориентировка была в:
«распространении ереси прежде всего среди дворян — нового поднимающегося сословия, которому принадлежало будущее России. Одурманенное ересью дворянство могло стать пособником всякого рода реформаций, гибельных для Святой Руси, и даже ее завоевание враждебным внешним миром» [9] (с. 204).
Понятно, ересь работала параллельно и в церковной среде. Сильвестр указан среди заговорщиков. А ведь Сильвестр, ко всему прочему, являлся и царским духовником.
Следующим ярким представителем среди духовенства, обвиняемом в ереси «жидовствующих», следует назвать Феодосия Косого. Вот что о нем сообщает митрополит Макарий:
«По своему существу и началам лжеучение Косого однородно с ересью жидовствующих, но имеет еще более отрицательный характер и доведено до последних крайностей; однородно и с лжеучением Башкина» [142] (с. 151).
Что за крайности за такие?
Припомним иногда прорывающуюся информацию, которая обрисовывает атрибутику масонских лож. Первым делом, что бросается в глаза посвящаемым в эту секту неофитам, соседство Библии и Корана, Креста и звезды «Давида».
«…богу феодосиан присущ интернациональный характер, схожий, заметим попутно, с наднациональным характером масонского божества последних времен» [9] (с. 233).
И вот что в этом свете значит мятеж, поднятый «жидовствующими» в Великом Новгороде:
«…обострение социальных противоречий в Новгородской земле… создавало благоприятную почву для обработки сознания людей ересью, занесенной на Русь (т.е. извне) десятки лет назад Схарией, хранимой и подновляемой ее последователями и всякий раз пускаемой в дело, когда для этого складывалась благоприятная ситуация. Перед нами прообраз политики заговорщицких масонских организаций более позднего времени, подстраивающихся под объективный ход событий с целью развернуть их в нужном для себя направлении» [9] (с. 230).
Вот еще параллель с нынешним масонством:
«В обстановке военной опасности, грозившим русским извне, Косой пропагандировал, подобно масонам нового времени, идеи пацифизма, выступая против войн (“не подобает воевати” [подобного рода умонастроения сегодня вбивает в головы своих адептов секта баптистов — А.М.]) чем, можно сказать, разоружал Русь перед лицом ее смертельных врагов» [9] (с. 238).
Вот вам, в качестве примера, пацифизм, который просто обязан был в 1905 году, как задумывалось заговорщиками, привести нашу страну к поражению в войне с японцами. Одни сражались за Россию, не жалея жизней, и, кстати говоря, не просто побеждая, но на всех фронтах громя неприятеля, а другие, в это же время, вели агитацию «против войны». Мало того, подпольно работали на нашего в этой войне врага: портили снаряды, затопляли корабли и т.д. То же повторилось и в войне, следующей за ней. Там тоже достаточно было этих «пацифистов», оказавшихся, что выясняется теперь, масонами заговорщиками. Они не допускали до фронта в преизобилии имеющиеся на складах снаряды, блокировали подвоз имеющегося в преизобилии продовольствия в Петроград и т.д.
То есть выгодны они всегда были враждебной нам загранице. Потому эти волны «жидовствующих», засылаемые к нам извне, выглядят просто великолепно подготовленными и финансово обезпеченными. Судя по всему, само появление Схарии было тоже подготовлено все оттуда же — с Запада:
«Известно, например, что Иероним Пражский, ближайший соратник Яна Гуса, создателя протомасонского чешского братства, “посетил литовскую и русские земли в 1412–1413 гг. Известно о его публичной проповеди в Витебске и Пскове” (Клибанов А.И. Народная социальная утопия в России… с. 57)» [9] (с. 242).
Понятно, это вырисовывается лишь внешняя сторона пребывания на Руси западного эмиссара. Что по тем же временам творилось за кулисами истории, оставлено за кадром.
Но и позднее все то же повторялось:
«Как свидетельствует Ян Амос Каменский, почитаемый в масонских кругах, в 1474 году представитель моравских братьев Маврус Гасконец в поисках единомышленников побывал в России, не исключено, что в Москве… “сам по себе показателен интерес, проявляемый чешскими религиозными реформаторами к России”…
Ереси пришли в Литву и Польшу, как установлено исследователями, из Чехии, Италии и Германии. Приемы укоренения их в местную почву не отличались разнообразием сравнительно с теми, что употреблялись на Руси» [9] (с. 242–243).
Но все они — словно дети одной матери:
«В организации секты «жидовствующих» многое напоминает будущее масонство: строгая законспирированность, проникновение в высшие слои правительства и духовенства; ритуал, включающий “обряд” поругания Святыни; формирование системы “учитель – ученик” вне традиционных православных представлений» [143] (с. 89).
Однако же не только у нас, но и у западных наших соседей отмечается все то же — один в один. Мало того:
«Поражает сходство ситуаций при дворе двух монархов — Ивана III и Сигизмунда-Августа: благосклонное отношение государей к еретикам, наличие при монаршьих дворах еретических кружков, патронируемых женщинами (у нас — Еленой Волошанкой, а там — королевой Боной). Это сходство обнаруживает, по нашему убеждению, общий план, так сказать, сценарий действий русских и литовско-польских еретиков, что является веским доказательством существования тайной организации, руководимой из единого центра» [9] (с. 244).
Все это похоже на какой-то шаблон, по которому из единого центра разрабатывались планы по уничтожению Христианства: как на Западе, так и у нас — на Руси.
Вот еще параллель. Лютер, будучи монахом, «женится» на монахине же. А вот что известно о Косом, вожде «жидовствующих», после того, как он сбежал из-под стражи. Он, будучи также монахом:
«браком законным оженися вдовицею жидовынею» [144] (с. 26).
А потому:
«женитьба основателя Нового учения (он слыл в Литве монахом), да еще на еврейке, в свою очередь явилась демонстрацией против аскетизма» [9] (с. 245).
Так что подкоп под наши устои велся целенаправленно и из единого центра. Причем, трон Ивана Грозного, как и его предшественников, оказался окружен предателями в ничуть не меньшей степени. И только после событий 1553 г.:
«…когда в отношениях русского самодержца с ближайшим окружением возник первый глубокий разлом, когда он впервые основательно задумался по поводу своих любимцев: на самом ли деле они — те люди, за которых выдают себя» [9] (с. 356).
Вообще, что уже не раз приводилось, среди врагов Русского государства обычно обнаруживаются те люди, у которых либо родственники побывали за границей (напр. родственника Андрея Курбского — в Крыму), либо они сами:
«…было снаряжено посольство “в Царьгород”. Плохо верится, что Алексей задержался там “з год” по нездоровью, как говорит о том летописец [145]. Подобная задержка для столь молодого человека, каковым являлся младший Адашев, выглядит, по крайней мере, странно… Невольно напрашивается сопоставление странной задержки Алексея Адашева с не менее странной задержкой Максима Грека на пути следования последнего в Москву. По-видимому, в турецких владениях находились люди, с которыми русские “реформаторы” были как-то связаны» [9] (с. 414).
Как замечает Фроянов, в Крыму явно имелся какой-то центр по подготовке диверсантов. Нет, мостов они не взрывали, но ущербу от них замечается куда как еще много более. Здесь стоит лишь упомянуть о каких-то пока остающихся в тени предателях, организовавших в 1571 г. неожиданный налет на Москву крупного отряда крымских татар. Понятно, теперь такое кажется невозможным: как могли многочисленные войска, ежегодно выставляемые для охраны наших очень надежно укрепленных границ, обнаружить неприятельское войско лишь на самых подступах к Москве?
Но внезапность этого нападения — факт. А потому результаты работы вражеского диверсионного центра теперь видны уже невооруженным глазом.
И вот как изначально происходило проникновение заговорщиков в царский дворец:
«Надо только понять, что Сильвестр и Адашев прежде, чем стать временщиками, сами были сведены с юным царем придворными политиканами, плетущими интригу против русского самодержавства, что Избранная Рада есть видимая, как у айсберга, вершина достаточно многочисленной и довольно разветвленной организации, заявившей о себе еще в конце XV века и дожившей до середины XVI века, приспосабливаясь к меняющимся историческим условиям. И, конечно же, “советников”, обступивших вместе с Адашевым и Сильвестром Царский престол, нельзя рассматривать как доброхотствующих Царю искренних друзей. То были замаскированные недруги Русского Царства и, следовательно, Ивана Грозного» [9] (с. 446).
С другой стороны, и сами они старались выдвинуть на особо важные в государстве посты своих единомышленников. Например, Артемия. Ведь участие Сильвестра в судьбе того же Артемия:
«…тоже говорит о многом. Известно, что Артемий принадлежал к радикальному направлению нестяжателей. Это он, Артемий, обращался к Стоглавому собору с призывом “села отнимати у монастырей”. Кроме того, Артемий, как установил церковный собор 1553–1554 гг., сочувствовал еретикам и даже сам был заражен ересью. Все это в Артемии привлекало Сильвестра, и он, присмотревшись… рекомендовал его на пост игумена Троице-Сергиева монастыря» [9] (с. 466–467).
Вот таким путем заговорщики заменяли высшее духовенство страны своими людьми.
Практически все то же производилось и Адашевым в государственной думе:
«Состав Думы резко увеличился: вместо 12 человек бояр, входивших в нее в 30-х годах XVI в., в Думе к концу 1549 г. насчитывалось 32 боярина, причем характерно, что десять бояр получили свои звания уже после февраля 1549 г., в их числе был ряд сподвижников главы правительства Алексея Адашева» [146] (с. 317–318).
«Борьба боярских группировок за преобладание и власть, развернувшаяся в годы малолетства Ивана IV, привела к ряду негативных последствий, в том числе и к временному прекращению служебной функции Московского государя как Удерживающего. В результате мы видим новое оживление ереси, разгромленной и загнанной в подполье великим князем Василием III и митрополитом Даниилом. Еретики в очередной раз проникли в святая святых Русии — Московский Кремль — и приобрели большое влияние на верховного правителя. Произошло это вследствие государственного переворота, осуществленного в июне 1547 года, когда к власти пришли лица, образовавшие вскоре группу царских советников во главе с попом Сильвестром и костромским дворянином Алексеем Адашевым, ставшую именоваться Избранной Радой. Среди людей, входивших в Избранную Раду, были, по-видимому, те, кто принадлежал к еретикам или же сочувствовал им. В некотором роде повторялась ситуация, которую нам пришлось наблюдать при дворе Ивана III, где сторонники “ереси жидовствующих” занимали прочные позиции» [9] (с. 703).
То есть у засветившихся в качестве советников царедворцев имелись тайные советники. Двор, по тем временам, просто кишел предателями. Но уже и сами ставшие всевластными члены Избранной Рады всеми средствами вытягивают своих подельников в высшие эшелоны власти.
«…царь Иван долго не мог понять, куда ведет путь, намечаемый Избранной Радой… политика Избранной Рады была двойственной, что мешало царю до конца разобраться в замыслах Сильвестра и Адашева. С одной стороны, они выступали инициаторами реформ, в которых нуждалась страна, а с другой — вели скрытый подкоп под фундаментальные основы Святой Руси, а именно под самодержавие, Православную веру и Церковь» [9] (с. 447).
То есть все то же, что к тому времени удалось сделать в Литве — ввести конституционную монархию. Понятно, ох как еще и не сразу удалось молодому Царю разгадать намерения своих царедворцев.
Библиографию см.: СЛОВО. Серия 3. Кн. 4. Запрещенная Победа http://www.proza.ru/2017/05/10/1717
Свежие комментарии