«Итак, воспользовавшись неудачами, постигшими русскую армию на фронтах Германской войны [а если правильнее — предательствами, обезпечившими эти неудачи — А.М. (см.: [73])], антирусскими, промасонскими силами была предпринята дерзкая, отчаянная попытка усилить атаку на Русский Престол с целью отстранения Николая II от власти с последующим проведением либерально-демократических реформ в соответствии с масонскими программами.
Цель была одна — фактическое разрушение самодержавного принципа правления, т.е. сокрушение коренных основ Русской Православной Государственности. Основное усилие было направлено на дискредитацию прежде всего самого носителя Царской власти — Помазанника Божиего Николая II и его благоверной супруги Государыни Александры Феодоровны с тем, чтобы затем извратить и саму идею Царской власти с последующей заменой ее на любую удобную в масонском понимании форму правления. Несомненно, что план был детально разработан, распределены роли, намечены жертвы... Последовала команда. И страшный механизм грязной, безобразной клеветы со всей силой остервенелой ненависти обрушился на Помазанника Божьего, Царственных членов его Семьи и его преданных слуг. Хорошо рассчитанный и выверенный, сокрушительный удар наносился в самые уязвимые, болевые точки, затрагивающие интимные, внутренние струны чистых, благородных душ наших последних Самодержцев, касающиеся их религиозных настроений и отношений с близкими друзьями. Намеченными целями этой подлой атаки оказались наиболее преданные Царскому Престолу, наиболее близкие по духу Государю и Государыне люди, разделяющие их убеждения и поддерживающие их своей безкорыстной преданностью, чистой любовью, мудрым советом и горячей молитвой. Ими оказались Григорий Ефимович Новый (Распутин) и Анна Александровна Танеева (Вырубова). В планах кромешников эти люди служили ключевыми фигурами. Участь их была предрешена. В новом разворачиваемом сражении этим бастионам царской твердыни предназначено было пасть первыми, пополнив своей гибелью списки защитников Самодержавия, павших от рук безжалостных убийц в первую русскую смуту 1904—1905 годов. Логика врага была настолько же проста, насколько подла и безжалостна. Суть ее заключалась вот в чем. Необходимо было создать определенное представление в обществе, определенный фантом отвратительного, грязного до тошноты, уродливого и страшного мужика и его коварной, преступной сообщницы. Далее добиться того, чтобы в умах людей этот фантом был прочно закреплен и соединен с именами Распутина и Вырубовой. Они должны были служить и действовать подобно символу или клейму, одно только прикосновение к которому или проставление которого должно было привести в действие определенные рефлексы отторжения и неприятия. Так, чтобы чувство отвращения и протеста подавляло всякое движение рассудка. И когда это произойдет, достаточно навесить эти ярлыки на Царя и Царицу, т.е. соединить с ними имена Распутина и Вырубовой, чтобы вызвать чувство неприязни как к ним, так и ко всему тому, что от них исходило, что служило проявлением их монаршей воли, тем самым легко добившись от одурманенного народа неповиновения и протеста по отношению к своим Самодержцам. Таким образом создавался антагонизм между Царем и его подданными. Исполнение этого сатанинского плана фактически ставило русский народ на грань измены своему Царю. Из этого положения легко было подтолкнуть народ и к самой измене. Совершив же это, т.е. отвергшись, а затем и свергнув своего Царя, народ становился совершенно безпомощным, беззащитным, доступным для любых безнаказанных манипуляций и экспериментов. Главное, чтобы во все это, во весь этот бред люди поверили» [6] (с. 442–444).А почему же народ, спросите, бездействовал?
А у него в голове, благодаря просто всеопустошаеющему валу масонской пропаганды, было примерно вот какое видение происходящего. Унтер-офицер Шекун:
«Я и раньше в мирное время честно служил Престолу и Отечеству в нашем батальоне. На войне тоже, благодаря Господу Богу, не подгадил. Теперь желаю также послужить Государю и Отечеству. Истинно говорю вам, что сослужить эту службу мне способно только под началом Родзянко. Он со своими за Веру, Царя и Отечество. А правительство — сами знаете какое, изменническое. Царя обманывает, Родину предает. Нету у меня никакой веры на него. Когда бы не великий князь Николай Николаевич, так России давно бы уже конец подошел. Никак невозможно простить членам правительства, что они доверие Царское так обманули» [138] (с. 21–22).
И пусть удалось бы ввести в Петроград вот с такими «тараканами» в головах гвардейские полки — что-то от этого изменилось бы?
Понятно, и сейчас часто еще можно услышать — почему же Император Николай II не предусмотрел и не уничтожил столь обширно разросшегося буквально по всем метастазам государственной власти этого масонского заговора, лишившего его Царского Престола, а страну Русской власти. Но, как весьма справедливо замечает Иван Солоневич:
«С совершенно такой же степенью логичности можно было бы поставить в упрек Цезарю: зачем он не предусмотрел Брута с его кинжалом» [91] (с. 99).
Здесь, думается, убийца одиночка Брут — отдыхает. Грандиозность заговора, а в особенности при разборе политических позиций даже не каких-нибудь матросских чисто традиционно революционных, но даже гвардейских Императорских полков, просто шокирует и не отводит вообще никакой возможности кораблю Русской Государственности проявить непотопляемость. Теперь мы убеждаемся — пропаганда вещь и действительно очень серьезная: обманутый человек, защищая своего Царя, ружье свое направляет в верных ему слуг, совершенно в том не понимая — в кого при этом и стрелять-то собирается. Так что деньги на забивку мозгов русского человека были потрачены мировым капиталом более чем продуктивно: он уже к тому времени растерял вообще все ориентиры. А потому ориентироваться пытался в тот момент на правящие классы. А они, к сожалению, мозгов уже и изначально не имели. Именно они и лезли первыми сами на распаляемый ими же огонь и вели на него за собой других, никакого подвоха не подозревающих.
Понятно, для нормального русского человека та клевета, которую разносили в народ верхние классы общества, сплошь образованные и потому авторитетные, являлась безпросветной дикостью. А потому для претворения этих планов был использован не совсем русский и не совсем православный человек. Использована была та прослойка общества, которая пестовалась для данной же цели еще со времен Петра I. Это общество еще с тех пор разъедал самый страшный из смертных грехов — гордыня. А потому это общество, восприняв идеи масонства, столь легко и погрузилось в рутину самоуничтожения:
«И вот кампания грязной, разрушительной клеветы, проводимой через бульварную, продажную, находящуюся в еврейских руках прессу, через слухи, распространяемые в аристократических салонах, в различного рода собраниях и обществах, к концу 1916 года, т.е. к началу февральского переворота, достигла своего апогея. Безумие, как пожар, охватило петербургские салоны, все взахлеб, с нескрываемым удовольствием обсуждали грязные сплетни, ловко фабрикуемые небылицы, в которых фигурировали имена Распутина, Вырубовой, Их Величеств и даже Царских Детей. Это превратилось в развлечение, какую-то манию, психопатический синдром, а многими воспринималось как забавная игра» [6] (с. 444).
Зададимся вопросом: могла ли какая-нибудь простая русская крестьянка в качестве игрушечек обкладывать клеветой своих Царя и Царицу?
Это совершенно не возможно хотя бы из обыкновенной религиозности русского человека той поры. Ведь Русский Царь — это, прежде всего, помазанник Божий — правитель самого подножия Престола Господня на земле — Царства Русского — государства Белого Царя.
А вот в среде дворни, именующей себя светом, достойное лишь подлого образа мировосприятия людишек подхохотывание не то что там друг над другом, но над самим Царем, — в самый раз. Грязные сплетни из подворотен оказались вполне достойны этих дам из великосветских гостиных.
Но откуда такое? Неужели же все они не понимали, что клевеща и распространяя клевету на Помазанника Божьего они предают прежде всего свою Веру — Русское Православие?
Верхние слои общества, судя по их поведению, были к тому времени почти поголовно неверующими. Вот что сообщает о разнице поведения офицеров и поведения солдат во время войны с Японией Боткин — врач, оставшийся верным Николаю II до самой своей от большевицких палачей смерти в подвале Ипатьевского особняка. Он записывает в своем «Добровольном свидетельском показании перед судом общественного мнения» о военнослужащих Японской кампании следующее:
«Челябинск. 20-е февраля 1905 г.
...В нашем поезде всего четверо военных: два офицера, один прапорщик запаса и один генерал, и как они все, бедные, унылы и угнетены! Какая страшная разница с настроением генерала и офицеров, ехавших со мною год назад! Тогда — бодрость и энергия, теперь — какая-то отчаянная безнадежность!
Генерал все свободное от еды время спит и любит повторять, что это очень полезно — урвать всякую минуту для сна, если она свободна. Когда я ему представился и спросил, куда он едет, он заявил, что в Мукден, и, несмотря на свой добродушный вид, с каким-то раздражением отчаяния прибавил:
— Попадусь к вам под ланцет, попадусь! — как будто я подвел под него какие-то мины, и он имеет только удовольствие меня в них обличить.
Прапорщик запаса — совершенно несчастный человек: служил, поддерживал старуху-мать и, кроме глубочайшего отвращения к войне, имеет не менее глубокое убеждение, что будет в первом же бою убит. Он очень хорошо играет на рояле, но до того расстроен, что, поиграв, выбегает из вагона-ресторана, не в силах владеть собой.
На какой-то станции покупаю я открытки; ко мне подходит офицер, идущий с эшелоном, несколько навеселе, и спрашивает:
— На войну, доктор, едете, или с войны?
— Я туда еду.
— За нами, значит, — мрачно протянул он, и я почувствовал в его тоне тот же оттенок раздражения и отчаяния, что и в “ланцете” генерала.
По счастью, солдаты идут совершенно в другом настроении — молодцами, бодрые, всем довольные, об одном только просят: “нельзя ли газет?” — и расхватывают их с голодной жадностью и искренней благодарностью. Святые, верующие люди! Как же нам-то не верить?!» [83] (с. 321).
Вот какая разительная пропасть в настроениях между солдатами пополнения, которых сотни, и всего лишь четырьмя представителями верхнего общества страны. То есть солдат, едущих на замену сотен и тысяч убитых и раненых, война вовсе не страшит — они знают — за что будут проливать свою кровь. А вот баре, попадающие на фронт лишь в единичных экземплярах, видят лишь свои проблемы и как чумы боятся преждевременной своей кончины. Но еще больше и самой смерти боятся пострадать от ран:
«Редко может резче обрисоваться все ничтожество земных благ: данные людьми, они так же условны и недолговечны, как и сами люди. А как увлекаются ими многие, постоянно забывая аксиому, и как часто, добравшись, например, до власти, начинают мнить себя и безсмертными, и непогрешимыми! Другого безсмертия им не нужно, законы Бога они уже давно отклонили, как неудобные и несвоевременные, все благополучие свое они строят на людях…» [83] (с. 322–323)
И все потому, что все это общество, именуемое высшим, давно отошло от Русской веры. А свято место, что распрекрасно известно, пусто никогда не бывает. И Вера своя была для них весьма услужливо заменена суфлерствующими дядями из-за океана верой заокеанской — масонством. Потому в самых респектабельных салонах этого общества увлечение спиритическими сеансами являлось просто повальным. Потому 16 000 членов этого общества продали душу дьяволу, вступив в масонские ложи. То есть стояли в авангарде вражьих сил, противостоящих Русской Монархии и ее Царю. Так что все затем произошедшее вовсе не является удивительным: подножие Престола Господня, чье высшее общество лишилось Веры своей, а восприняло веру иную, просто обязано была рано или поздно оказаться разрушенным.
А потому события, произошедшие в России в 1917 г.:
«…можно образно назвать эпидемией духовной чумы. Значительная часть русских людей (а особенно и главным образом, высшие и образованные слои) оказалась пораженными болезнетворной бациллой социальных идей, не совместимых с государственной жизнью православного русского народа. В результате жизнь русского государства оказалась парализованной» [6] (с. 457).
Настроения перед бурей были угнетающими. Вот что сообщил генералу Спиридовичу один из членов Государственной Дума, камергер, предводитель дворянства, правый монархист:
«Идем к развязке, все порицают Государя. Люди, носящие придворные мундиры, призывают к революции... Правительства нет. Голицын (последний Председатель Совета Министров — В.К.) — красивая руина. Протопопов — паяц. Императрицу ненавидят как сторонницу Германии. Я лично знаю, что это вздор, неправда, клевета, я-то этому не верю, а все верят! Чем проще член Думы по своему социальному положению, тем он больше в это верит... Все, раз навсегда, решили и поверили, что Она “немка” и стоит за Германию. Кто пустил эту клевету, не знаю. Но ей верят. С Царицы антипатия переносится на Государя. Его перестали любить. Его уже НЕ ЛЮБЯТ... Не любят, наконец, за то, что благоволит к Протопопову: ведь трудно же понять, как Он — Государь, умный человек, проправивший Россией двадцать лет, не понимает этого пустозвона... И все хотят его ухода... хотят перемены... А то, что Государь хороший, верующий, религиозный человек, дивный отец и примерный семьянин — это никого не интересует. Все хотят другого монарха... И если что случится, вы увидите, что Государя никто не поддержит, за Него никто не вступится...» [77] (с. 72–73).
Вот как выглядел Николай II в последние дни перед переворотом. Шавельский:
«Как и прежде, Государь ласков и приветлив. Но в наружном его виде произошла значительная перемена. Он постарел, осунулся. Стало больше седых волос, больше морщин — лицо как-то сморщилось, точно подсохло» [72] (с. 284–285).
Между тем эта ласковость и приветливость к окружающим вовсе не говорит о проявлениях слабости при управлении государством, что затем было приписано Николаю II. Наоборот, такая манера поведения позволила избавиться от массы подсовываемых масонами в государственный аппарат своих людей, которые, как только проявили свою вредоносность, были тут же, без лишних слов и истерик, удалены от государственных дел. Эта деталь характера Николая II, которая придавала необыкновенную работоспособность его кабинету министров до самого последнего момента его правления — Псковской западни, позволила расстаться со многими врагами Российской государственности, которые при иной манере управления смогли бы затаиться и пустить свое жало лишь тогда, когда их укус оказался бы смертельным:
«Бывший французский президент Лубэ, имевший дело с Государем, в беседе с корреспондентом “Neue Freie Presse” м. пр. говорил: “Обычно видят в Императоре Николае II человека доброго, великодушного, но немного слабого, беззащитного против влияний и давлений. Это — глубокая ошибка! Он предан своим идеям, он защищает их с терпением и упорством; он имеет задолго продуманные планы, осуществления которых медленно достигает… Под видимостью робости, немного женственной, Царь имеет сильную душу, и мужественное сердце, непоколебимо верное. Он знает, куда идет и чего хочет” (См. книгу Ch. “Kiel et Tanger”, 1910 г., с. 90).
Эта внешняя пассивность воли, в соединении с мягкостью Его манеры обращения, создавала Государю и много врагов, совершенно искренне упрекавших Его в коварстве: “Не возражал, был приветлив — а теперь увольняет? — Интрига”» [80] (с. 15).
То есть мягкость в обращении с людьми вовсе не являлась проявлением безхарактерности Николая II, что теперь пытаются поставить ему в вину. Как раз здесь все наоборот: он давал любому высказаться до конца, не прерывая и не перебивая, пусть и имел в тот момент массу возражений на речь собеседника. Но, затем, как следует разобравшись в предлагаемом, делал свой вывод. И поступал строго соответствующе ему. Потому слишком надолго у него не задержались ни Витте, ни Джунковский, ни подобные им разрушители. Но были очень вовремя уволены от государственных дел.
Конечно, не показывать окружающим своих чувств, когда тебя безконечно предают в том числе и самые близкие родственники, давалось нелегко:
«…в письме от 26-го февраля 1917 года Государь писал Государыне:
“Старое сердце дало себя знать. Сегодня утром во время службы я почувствовал мучительную боль в груди, продолжавшуюся четверть часа. Я едва выстоял, и мой лоб покрылся каплями пота”.
Государь был затравлен. Он видел, конечно, и косые взгляды своих генералов в Ставке, и безконечные советы, и какие-то угрозы… Но Государь молчал. Его невероятная выдержка и редкая уже и тогда воспитанность (теперь этого уже вообще не существует) не позволяли Ему всего этого сказать. Но думать Он, конечно, мог и, наверно, так и думал. И переживал. Ведь измена уже висела в воздухе, ее можно было уже почти что “физически ощущать”. И сердце сдавало. Но добровольно Император не хотел, не мог отдать Россию всем этим ничтожествам, которые умели только говорить и не умели ничего делать. Его можно было заставить это сделать силой. Это могли сделать те, в чьих руках была подлинная сила. Они это сделали…» [70] (с. 242).
И вот как развивались события:
«27 февраля Император направляет в Петроград для наведения порядка и пресечения измены отдельный гвардейский батальон под руководством Николая Иудовича Иванова. Батальон прибывает в Вырицу (пригород Петрограда). Генерал Иванов предательски бездействует» [2] (с. 243).
А бездействует он потому, что, как выяснится потом, является участником масонского заговора. Может не случайно отчество он носил такое странное — Иудович? То есть являлся истинным сыном своего отца…
Вот очередное предательство очередных участников заговора — организаторов Псковской западни:
«Перед отъездом оказывается, что императорский конвой, состоящий из 200 отборных казаков личной охраны, почему-то отослан на маневры. Николай II решается ехать в Петроград при наличии всего 12 человек охраны» [2] (с. 243).
Далее следуют предательства очередные:
«Два поезда, собственный его Величества, и так называемый свитский, на котором ехал генерал Дубенский, также участник заговора, следовали друг за другом с интервалом в час. Задача не допустить Царя в Петроград была возложена на А.А. Бубликова (члена масонской ложи), который к этому моменту являлся комиссаром Временного комитета Государственной Думы в Министерстве путей сообщения (впоследствии он стал министром путей сообщения во Временном правительстве). Именно Бубликов дал ложную информацию о том, что железнодорожный путь возле Луги перерезан революционными войсками и путь на столицу отрезан. Именно он блокировал телефонную связь на всех станциях, через которые проходил царский поезд. Именно ему заговорщики поручили не пропускать свежие военные части в Петроград. На станции Дно, где царский поезд был задержан “в связи с безпорядками на железной дороге”, люди из ближайшего окружения Царя обманным путем сумели убедить его изменить первоначально намеченный маршрут поезда и повернуть на запад — на Псков, где якобы под командованием генерала Н.В. Рузского еще оставались надежные части Северного фронта. Как скоро выяснилось, это была ловко подстроенная заговорщиками западня, так как именно Рузский являлся одним из наиболее деятельных участников заговора!» [2] (с. 243–244).
«…еще 9 февраля 1917 года в кабинете председателя IV Государственной Думы Родзянко состоялось совещание. На нем присутствовал и генерал Рузский. Здесь обсуждались детали переворота… Заговорщики планировали… задержать царский поезд (эта задача как раз и возлагалась на главнокомандующего Северным фронтом Рузского) и, арестовав Царя, заставить его отречься от престола» [2] (с. 250–251).
То есть Родзянко находился в самом эпицентре заговора. А потому:
«Естественно, что одним из лидеров этой революции Родзянко видел себя. Но вот когда эта революция наступила, оказалось, что быть вождем “восставшего народа” председатель Государственной Думы Его Императорского Величества абсолютно не способен. Оказалось, что и сам он не очень-то стал нужен тем, кто долгие годы льстил и постоянно возвеличивал его» [134] (с. 284).
Им, главным представителем от Думы, лишь попользовались, а затем, когда дело было сделано, вышвырнули вон. Так, собственно, поступили и с предателями генералами, список которых, кроме уже озвученных Крымова, Рузского и Алексеева, достаточно не мал. Предали своего Царя:
«…генерал-адъютант Брусилов, генерал-адъютант Эверт… генерал Сахаров, генерал Корнилов, адмирал Колчак, контр-адмирал Непенин…» [2] (с. 251).
Так же как и Родзянко свою выгоду в перевороте видели и произведшие арест Николая II генералы:
«Они воображали, что он введет их в состав новой власти, которая должна была по заслугам оценить их помощь. На деле все оказалось с точностью до наоборот. После целого ряда унижений они были отвергнуты новыми властителями, которые чурались их. Дальнейшая судьба генералов-заговорщиков была трагична и поучительна» [134] (с. 293).
Да, обещано им было очень много. Но им, как профанам, был в ту еще пору совершенно не известен основной принцип масонства, которому они всецело доверились, дав клятвы в верности на крови:
«Им и в голову не пришло, что от них скрывали самое главное. Что удар задуман не только по Императору Николаю II (которого все они считали плохим правителем), а по монархии вообще. Что их самих используют как инструмент, как пушечное мясо, и что они, согласившись по своему политическому невежеству продать Царя, сами уже давно проданы теми, кто предложил им эту сделку с совестью» [139] (с. 241).
Так что ни глава Думы, ни верхушка армии не получили от своего Иудина предательства не только ничего желаемого ими, но, наоборот, были отставлены от всех ранее занимаемых ими государственных постов.
Среди предателей оказалось и казачество — главная силовая структура Русского государства того времени. За что и оно заполучит со временем свою Иудину петлю:
«Крайне опасной раскольнической сектой была секта “Новый Израиль”, главой которой был В.С. Лубков… Опасность “лубковцев” заключалась в том, что эта секта приобрела влияние в среде кубанского казачества. Это сыграло большую роль во дни февральских событий 1917 г. Большевик В.Д. Бонч-Бруевич, тесно связанный с сектантами, вспоминал, что 25 февраля 1917 г. к нему явилась группа кубанских казаков, служивших в то время в Петрограде. Это были представители секты “Новый Израиль”. Они сказали Бонч-Бруевичу, что “клянутся употребить все усилия в своих сотнях как лично, так и через своих товарищей, чтобы ни в коем случае в рабочих не стрелять и при первой возможности перейти на их сторону”. В знак доказательства своей принадлежности к секте они “отдали мне земной поклон по особому израильскому сектантскому способу — поклон рыбкой” [89] (с. 67–69). Бонч-Бруевич знал этот ритуал…» [88] (с. 48).
Так что государственный переворот затеивался более чем серьезно — главную опору царской власти, казачество, масонам также удалось нейтрализовать. На этот раз в дело была введена тоталитарная секта. И уж с этой стороны Николай II предательства ну никак не мог ожидать. И тем боле, что большевики, придя при помощи этих предателей к власти, первым делом примутся за уничтожение именно казачества. То есть предали эти Иуды в те февральские дни не только своего Царя и свою Веру, но и своих соотечественников — принадлежность к казачьему сословью большевиками каралась смертью — убийца Царской Семьи, Свердлов (Гаухман), лично подпишет приказ об уничтожении 500 тысяч казачьих семей.
А ведь и сегодня эти свои «рыбки» враги вводят в казачество и даже изобретают, что казаки якобы имеют какую-то свою особую национальность…
Библиографию см.:
СЛОВО.Серия 5. Кн. 3. Св. старец Григорий http://www.proza.ru/2017/05/11/914
Свежие комментарии